Пресса

Веничка по дороге в рай

Дмитрий Ренанский о спектакле "Москва—Петушки" Андрея Жолдака на "Золотой маске"

Уроженец Киева, дальний родственник Андрея Тарковского и ученик Анатолия Васильева, Андрей Жолдак вывел свои спектакли на столичные подмостки в самом начале прошлого десятилетия. Возглавляя важный для украинской культурной мифологии харьковский театр "Березиль", в промежутках между интенсивными европейскими гастролями он успел познакомить публику престижного московского фестиваля NET со всеми своими ключевыми работами первой половины нулевых. Когда в 2005 году Жолдак был изгнан из Харькова, а из репертуара "Березиля" в одно мгновение исчезли почти все его работы, только начинавшего осваиваться на международном театральном рынке режиссера приютила Москва. За три сезона он выпустил три постановки — "Федру. Золотой колос" и "Кармен. Исход" в Театре наций и "Москву. Психо" в "Школе современной пьесы",— и именно они в столице сформировали репутацию Жолдака как неистового провокатора и любителя эпатажа, замешивающего свои спектакли на крови и сперме и любыми средствами воплощающего в жизнь тезис о театре, который "должен быть волком, а не кастрированным котом".

Встречи с режиссурой Жолдака — раблезианской, карнавально-телесной, физически и акустически избыточной — всегда были сродни сеансам шоковой терапии: терроризируя огорошенную публику и работающих на пределе возможностей артистов, он в конце концов даровал редкое в современном театре ощущение катарсиса.

Между тем за прошедшие с последней московской премьеры Жолдака четыре года почерк прописавшегося теперь в Берлине, обосновавшегося в европейском контексте режиссера радикально изменился. Обо многом говорит уже список названий его нынешних постановок — в нем и "Анна Каренина", и "Идиот", и "Дядя Ваня", а в ближайших планах значится и "Вишневый сад" с "Тремя сестрами". Последовательное обращение к большому русскому роману и чеховской драматургии обозначило выход театра Жолдака на принципиально новые рубежи: не изменяя фирменному сюрреализму и сохранив привычку монтировать спектакли из шокирующих сновидений и экспрессивных миражей, он стал куда менее пестрым, мозаичным и многословным, приобретя с одной стороны вкус к нежнейшей поэтичности, а с другой — широкое дыхание и суровую драматургическую цельность.

Впечатляющим событием этого нового для режиссуры Жолдака этапа стал спектакль "Москва—Петушки", выпущенный два года назад в петербургском театре "Балтийский дом",— тринадцать лет назад, кстати, он же открыл мало кому тогда известного украинского постановщика российскому зрителю. Показ "Москвы—Петушков" на "Золотой маске" сегодня является одним из самых ожидаемых и уж точно самым масштабным событием внеконкурсной программы "Маска Плюс", внимание к которому подогревается целым рядом обстоятельств. Интерес вызывает выбор литературного первоисточника: не секрет, что проза Венедикта Ерофеева совсем не избалована вниманием театра — нужно очень сильно призадуматься, чтобы вспомнить хоть одну заметную постановку. Собственную версию "Петушков" в нынешнем сезоне обещался выпустить Сергей Женовач, но премьера "Студии театрального искусства" все откладывается, так что пока четырехчасовая глыба петербургского спектакля остается наиболее значительным опытом режиссерского прочтения поэмы Ерофеева.

Второй манок грядущей гастроли — исполнитель главной роли в "Петушках", национальный герой Литвы и один из крупнейших актеров современности Владас Багдонас, символ и талисман театра Эймунтаса Някрошюса, его Отелло и Фауст. То, что он играет роль горемычного героя петербургских "Петушков", кажется невероятным: Жолдак, конечно, многое взял от Някрошюса, но все же более противоположные режиссерские миры трудно вообразить. Но парадоксальная идея арт-директора "Балтийского дома" Марины Беляевой дала неожиданные плоды: такими отечественная публика не видела ни Жолдака, ни Багдонаса — кто бы, скажем, мог подумать, что последний окажется великолепным характерным актером. Жолдак пересказывает первоисточник сценическим языком, конгениальным ерофеевской полистилистике; Багдонас лавирует между трепетной символистской лирикой, дерзким гиньолем и зубодробительным гротеском, чтобы в финале выйти на трагизм чистейшей пробы. Потенциальному зрителю следует учесть, что спектакль Жолдака отнюдь не инсценировка сборника алкогольных table-talks, каковым массовое сознание числит поэму Венедикта Ерофеева. Это скорее зрелищная театральная симфония в трех частях, с бесчисленным множеством контрапунктирующих тем и одной магистралью — движением в небо, прямиком в рай, вратами которого для Венички становятся двери обыкновенной подмосковной электрички.