Пресса

«Сказки Гофмана»: Мариинка на «Золотой Маске»

В плотном ряду музыкальных чудес, привезенных на «Маску» из Петербурга и Перьми, не последнее место занимают «Сказки Гофмана» Василия Бархатова. С этой постановкой Мариинский театр претендует на «Золотую маску» в категории «Лучший спектакль в опере». Оценить мудреную концепцию 28-летнего режиссера московская публика успела, а вот насладиться звучанием оркестра под управлением Гергиева, увы, возможности не представилось. Впрочем, замена дирижера смущала недолго — нерушимый союз Василия Бархатова и художника Зиновия Марголина представил «Сказки» в качестве нарядного шоу.

Столичный размах сценографии в этом спектакле, действительно, впечатляет. Прежде всего, Марголин выстроил в глубине сцены многоэтажный дом со сталинским запасом прочности. В огромных окнах горит свет, заметны предметы обстановки, видна девушка... Главный герой — сам Гофман — расположившись на террасе перед домом, устраивает слежку (вполне себе современную, кстати, — с прослушкой телефона, фототехникой и всем прочим необходимым). Гофман влюблен в незнакомку из дома напротив. Даже не так — он влюблен вообще.


Образ прекрасной милой в спектакле Бархатова сквозной. Олимпия, Антония и Джульетта (по одной героине на сказку). Суть одна и та же: недосягаемая мечта, порожденная воспаленным сознанием поэта. Поэта, которого без конца накачивают алкоголем дружки-студенты. Надев на голову картонную коробку, Гофман прячется от реального мира и занимается поисками мира идеального. Но компьютерная игрушка «Олимпия 3000» разоблачает себя сама (сцены с ее участием придуманы остроумно — пока Гофман мечтает, воображаемая Олимпия прыгает по видеоэкрану, развернутому к публике). Выдуманная француженка Антония заканчивает жизнь самоубийством, — решается петь, хотя это грозит ей гибелью. Ну, а жестокосердная куртизанка Джульетта изменяет с новым любовником. Реальная же девушка, за которой Гофман следит, исчезает. В финале он видит в ее окнах надпись Sale.

В этом заключается главная находка Бархатова, — он сумел объединить три сказки в одну. Его спектакль, в отличие от многих других версий оперы Оффенбаха, представляет собой единое целое, а не набор разрозненных эпизодов. Гофман у него — заложник собственных любовных иллюзий. Но мечты до добра не доводят. И где-то существует граница, перейдя которую, в обыденность уже не возвращаются.

Всем хороша эта концепция, даже в ее наивности есть своя прелесть. Но одного все-таки жаль — режиссерская мысль вступила в этом спектакле в спор с музыкой. Кажется, действие на сцене прекрасно обошлось бы и без нее. Придумки Бархатова и Марголина все равно запомнятся зрителям больше, чем в разной степени удачно спетые арии солистов. А ведь, как ни крути, в опере одной только самодостаточной режиссерской концепцией не обойтись