Театральная компания ЗМ

Пресса

1 апреля 2014

Контекст Золотой Маски. Творческий коллектив LA Dance Project

Ирина Сироткина | Интернет-портал Protanec.com

Рожденный в 2012 году L.A. Dance Project — не первый «творческий коллектив» француза Бенжамина Мильпье. «Тысяченогий» (так переводится его фамилия) Мильпье в 2002 году основал компанию «Danses Concertantes», в 2006–2007 был приглашенным хореографом в Центре искусств Барышникова, много ставил — для NYCB, балета Парижской оперы, American Ballet Theatre, балета Мариинского театра, Балета Женевы, балета Лионской оперы, Королевского Новозеландского балета, Голландского балета. Совсем недавно Мильпье пригласили возглавить лучшую балетную труппу его родины — балет Парижской Оперы. Что станет с LA Dance Project в сентябре 2014, когда Мильпье приступит к своим обязанностям в Париже, неизвестно. Поэтому правильно сделали гости «Золотой Маски», поспешившие увидеть этот превосходный коллектив.

В последний день марта в Театре Наций показали три вещи: две совсем свежие — «Reflections» (хореография самого Мильпье) и «Morgan’s Last Chug» (хореография Эмануэля Гата) и одну, со временем превратившуюся в классическую, но не ставшую от этого менее радикальной — «Winterbrunch» Мерса Каннингема.




Современный танец Мильпье буквально всосал с молоком матери — она, профессиональная танцовщица, была первым его учителем. Продолжив образование в Консерватории Лиона, Мильпье научился разговаривать на языке танца с таким совершенством, что в театре ему не требуется других языков. Причем научился именно разговаривать, ибо его танцовщики не просто «делают па», а говорят ими; их движения, в одно и то же время, — эмоция и смысл. Более всего Мильпье любит дуэты и трио, — возможно, потому, что именно в них возникает ситуация «говорения», передачи чувства и смысла. Касание — нежное, настойчивое, вопрошающее, повелительное… Контакт не превращается в акробатику, а несет в себе суть человеческих отношений. Очень хорош дуэт, которым открываются «Reflections»: юноша и девушка играют друг с другом, как Адам и Ева в Раю, еще до искусителя Змея. Танец-адажио сменяется аллегро «балетного» танцовщика, этакого живчика, расшевеливающего аудиторию, убаюканную нежностью начального дуэта. Появляется еще одна пара, затем трио. Партнеры меняются, и вместе с простой и загадочной музыкой Дэвида Ланга меняются их отношения. Всё лишнее — в хореографии, сценографии, аккомпанементе — Мильпье старается отбросить, справедливо видя в этом путь к театральному совершенству.




Второе отделение — 23-минутный опус Мерса Каннингема, поставленный им в радикальные 1960-е на минималистскую музыку Ла Монте Янга (композиция называется «2 звука», и два звука — не больше, все время повторяющихся, там и есть). Декорации, костюмы и идея света принадлежат постоянному партнеру Каннингема, знаменитому абстракционисту Роберту Раушенбергу. Сцена ободрана до темной коробки (часть стен завешана черной материей), и по ней пробегает луч света, как от качающегося на ветру фонаря. Такой свет скорее скрывает, чем позволяет разглядеть танцовщиков, одетых в закрытые черные трико. Те выходят на сцену будничным шагом, совершают серийные движения и так же буднично исчезают. Словом, минимализм высшей пробы, один из наиболее радикальных балетов Каннингема. Не скроем: публика на этой вещи дрогнула, обнаружив плохое знакомство с современным танцем и отсутствие интереса к танцевальному эксперименту. Наш зритель, увы, высокомерен и считает свое собственное мнение мерилом искусства. С шедевра Каннингема некоторые уходили — то ли голосуя ногами против концептуализма, то ли проникнутые анти-американскими настроениями последних месяцев, то ли просто не умея себя вести. Правда, речь идет о немногих — основная часть зрителей осталась и была вознаграждена не только редкой у нас возможностью увидеть Каннингема, но и третьим балетом.




Заключительной вещью в программе стоял “Quintett” Уильяма Форсайта, однако, его — видимо, по техническим причинам — заменили на недавний опус израильского хореографа Эмануэля Гата. Этот балет, в котором участвует больше всего танцовщиков, показался мне и более нарративным — то ли из-за динамичной и агрессивной хореографии, свойственной современному израильскому танцу, то ли из-за аккомпанемента. Кроме «Французской сюиты №1» Баха и «Похоронного марша» Перселла, в нем использовалась запись из пьесы Беккета «Последняя лента Крэппа» — монотонное бормотание абсурда. Танцовщики одеты в яркие брюки и футболки, сценография — та же брутальная коробка сцены. Вещь эта интересна, прежде всего, в сочетании с предыдущими: она — другая, не похожая ни на красивую нежность Мильпье, ни на темный минимализм «Winterbranch». Но, как и в радикальном шедевре Каннингема, в ней довольно абсурда и трагизма. Возможно, именно этот месседж и хотел передать нам LA Dance Project.





оригинальный адрес статьи