Пресса

«Королева индейцев»: не_мой Бог

Спектакль "Королева индейцев" ("Indian Queen") стал двойным подарком Москве от маэстро Теодора Курентзиса, Питера Селларса и труппы Пермского театра оперы и балета, представ сначала в Новой опере, а затем в рамках "Золотой маски" в Большом театре. О том, что скрыто в загадочной опере за девятью номинантными масками, читайте в репортаже нашего корреспондента Екатерины Нечитайло.

Спектакль "Королева индейцев" ("Indian Queen") Пермского театра оперы и балета - та самая штучная работа, после которой хочется безоговорочно и безапелляционно признать человеческий язык неконвенциональным, слабым и беспомощным. Изношенные слова отскакивают от объема заложенных смыслов, болезненная зависимость от необходимости описания разбивается о невозможность ставить точки. Возникает желание написать несколько метров сладостных восторгов, но на деле не получается и абзаца, потому что масштаб постановки явно выходит за границы любых букв. Лучшим текстом про него мог бы стать белый лист бумаги или огромное кроваво-красное полотно, на которое каждый смог бы нанести знаки и эмоции на диалекте, существующем внутри него самого, на своем языке.

В 1695 году композитор Генри Перселл, прозванный "британским Орфеем", не успевает дописать свое последнее произведение "Королева индейцев", задуманное в жанре "semi-opera" , характерном направлении для английского музыкального театра XVII в., в которым речитативы сочетаются с музыкой, танцем и пением. В 2013 году на свет появляется одноименный спектакль, созданный в копродукции Пермского театра оперы и балета, Teatro Real (Мадрид) и Английской национальной оперы (Лондон), постановку которого осуществил американский режиссер Питер Селларс, а за дирижерский пульт встал Теодор Курентзис. В 2014 году работа получает девять номинаций на Национальную театральную премию "Золотая Маска - 2015" («Лучший спектакль в опере», «Лучшая работа дирижера», «Лучшая работа режиссера» «Лучшая работа художника в музыкальном театре» (Гронк), «Лучшая работа художника по костюму» (Дуня Рамикова),«Лучшая женская роль» (Джулия Баллок, Надежда Кучер), «Лучшая мужская роль» (Кристоф Дюмо, Винс И). Фактически постановщики создают новое произведение, лихо замешав в один племенной костер "королевскую" музыку Перселла, его ранние церковные антемы, стихотворную пьесу Джона Драйдена, по которой создан изначальный вариант либретто, роман современной никарагуанской писательницы Розарио Агиляр The Lost Chronicles of Terra Firma «Затерянные хроники Terra Firma». Они являют миру не оперу, не балет, не драматический спектакль, а мистериальное действо, существующее даже не на поверхностном стыке жанров, а в их глубине. Здесь поют, танцуют, взывают к Богу, захватывают земли, задают вопросы, захлебываются в агрессии, отчаиваются и учатся нежности. Здесь любовь к палачу может стать сильнее зова крови. Здесь красным подсвечивается старая, как мир, мысль: если кто-то пришел в твой монастырь со своим уставом, то после молитвы он обязательно этот самый монастырь и завоюет.

Хоть слово «война» и женского рода, но больше ничего женского в ней нет. Селларс создает своеобразное "Евангелие от женщин", с первой до последней ноты ведет повествования от лица трех "королев" в Центральной Америке в период конкисты. Первая - донья Исабель (Надежда Кучер), супруга генерал-капитана испанских владений в Новом Свете. Вторая - девушка Текулихуатцин (Джулия Баллок), которая до последних минут жизни верит, что миром правит любовь. Она - дочь вождя, попадающая к военачальнику испанской армии в качестве военного трофея с целью выведать стратегические тайны, а потом без оглядки влюбляющаяся в своего захватчика и не поддающаяся на уговоры родственников о предательстве. Третья - их дочь Леонор (Мариткселль Карреро), которой суждено стать первой представительницей новой расы. Именно Карреро, становясь в текстовых фрагментах одной из этих трех женщин, служит основным локомотивом истории, соединяет воедино события и судьбы, выявляет фатальные сбои в системе вселенской любви.

С первых же минут звучания концертного исполнения в Новой опере стало ясно, что такой королевский подарок - не просто проверка перед золотомасочным показом, не желанный довесок, а полноценный спектакль, ничем не уступающий, а в чем-то даже выигрывающий у полного варианта. Расположение оркестра на сцене, вне ямы, создает ощущение сиюсекундности присутствия, уникальности происходящего, рождения духа музыки на наших глазах. Их звучание плотное, как одеяло, которым можно укрываться , и при этом легкое, словно из газа, обволакивает и укутывает, наполняет собой, заставляя забывать о необходимости дышать. Дирижера Курентзиса интересуют тонкие материи, сакральное, предельно интимное и личное даже в самых звучных ариях. Практически невозможно выделить кого-то из солистов, кажется, что их музыкальное исполнение и подлинность существования переходит все допустимые нормы приличия. Они разрезают голосами воздух, словно тонкой стрелой, ставят всем следующим за ними практически недостижимую планку. У солистов и хора специально простроена партитура движения рук, которые прорастают пшеницей, колышутся, будто высокая трава на ветру, всплескиваются водой из колодца, вырисовывают собой плавные линии среди военной агрессии бескомпромиссного мира, чудовищного расщепления сознания, в котором люди сбиваются в стаи по принципу: "свой-чужой".
Отдельных слов заслуживает хор, которым руководит Виталий Полонский. Это группа лиц, в котором каждый - центр. Своими голосами они создают не продукт, не музыкальный материал, а что-то очень живое, новорожденное, дышащее, сотканное из нитей, пульсирующее, вызывающее подлинное сострадание от ощущения сопричастности и беззащитности. Оставаясь мегахаризматичными и архиубедительными, они словно бережно задевают голосами ценный тотем, одинаково идеально звучат и в статике концертного исполнения, и в движениях во время спектакля, и лежа на планшете сцены, и в красном густом свете, и в полной темноте, когда исполнение происходит практически вслепую.

Сценическая версия, показанная на Новой сцене Большого театра, - предельная интимность, совмещенная с размахом и масштабом. Сценография Гронка - это перетекание от своеобразного иконостаса индейской религии, выдержанного в черно-красных тонах, с увеличивающимся количеством образов, к щитам, напоминающим картины Климта и Клее, далее же - нагнетающим атмосферу огромным полотнам и транспарантам, на которых изображены практически детские рисунки с зубастыми монстрами и человечками. Он размывает временные границы, создает ощущение наивного и неиспорченного автоматными очередями мира, дезориентирует в пространстве, но подчеркивает одновременно и вечность и современность проблемы.

На подкорке появляется мысль о невозможности подлинного существования и открытого чувствования, пока находишься на полигоне военных действий, обманно названным "миром ". Офицер испанской армии Дон Педро де Альварадо (Ноа Стюарт) - человек, искалеченный войной, постоянно хватается за автомат, беззвучно плачет из-за преследующих его духов убитых, и, кажется , неспособен полюбить. Текулихуатцин, запрятавшая в самый укромный уголок души свое имя, и ставшая после свадьбы с ним Доньей Луисой, подобно ребенку изучает все через тело, через прикосновения, через духов, через звуковой поток, всеми силами старается обрести любимого, почувствовать другого, освободиться от навязчивого мнения общества во имя и вопреки. Ее боишься спугнуть, будто дикого зверька, поражаешься органике и чистоте звучания.

Если судить по королевскому счету, то нужно иметь смелость признать безоговорочный музыкальный триумф Курентзиса и его оркестра. И дело здесь не в "орлином профиле", "музыке с ангелами за плечами", ставшей притчей во языцех, плавной работе рук и якобы излишнем эпатаже. Все намного сложнее, тоньше, неосязаемее. Да, наверное, он немного похож на ребенка, который ворошит осиное гнездо повседневности с целью вызвать переполох, но, совмещая фантастическую работоспособность, детское любопытство, любознательность, наивность, предельную степень включенности и взнервленности, создаёт новый дивный мир, в котором своя правда, иной барометр, независящий от погоды за окном. Он просто делает свою работу: честно, самоотверженно, искренне и на максимуме, с верой в себя и надеждой на своего Бога.

Можно верить в то, что все хорошо, можно верить в то, что все плохо, нельзя лишь ни во что не верить. Сам спектакль - откровенная исповедь, выход в вертикаль, разговор со знаком вопроса в конце строки, беседа с постоянной просьбой дать ответ, звучание с подвешенными музыкальными интонациями. Кто дал право убивать? Кто защитит Других, отличных от тебя? Где их Бог? А если Бога нет, то почему же его всегда так не хватает?
После окончания трех с половиной часов руки тянутся собрать самые сочные и звучные эпитеты, а получившая неоспоримый иронический окрас фраза: "я шел и плакал", становится конкретной констатацией факта, после которого хоть славословь ангелов, хоть падай в бездну, хоть молчи от невозможности выразить происходящее внутри.
Этот спектакль сворачивает прежнюю вселенную со всеми обоями, чашками и бытом, выдавая в замен и ощущение, что жизнь никогда не будет прежней. Остается лишь молиться, звуча огромным хором на множество голосов, но как один человек. Молиться сразу всем известным и неизвестным богам, своим и чужим, за себя, за любовь, и за всякого ближнего.