Три сестры

Нет ничего круче, чем Чехов и Шекспир. Они настолько велики, что позволяют БЫТЬ совершенно разным спектаклям. Они сами от этого не становятся слабее. Они нас подтягивают к себе. Происходит твой – и зрительский вслед за тобой – внутренний рост. Они сильнее всех нас, вместе взятых. Есть такие тезисы в среде критиков, что, мол, давайте Чехову дадим отдохнуть, а то он от нас устал, мы его замылили, затаскали. Если не вносить в спектакль по Чехову своего сердца, тогда – да, лучше, чтобы он отдыхал, в иллюстрациях он уж точно не нуждается. Я считаю, что Чехов, как и Шекспир, должен «работать». На самом деле – не мы с ними что-то делаем, а они с нами делают невероятные вещи. Они нам разрешают это. Им нравится, когда с ними играют, когда с ними что-то живое делают, когда их пытаются понять. Только тогда возникает диалог, все остальное мертвечина.

Автор на самом деле сопротивляется всегда. Преодоление сопротивления и есть работа режиссера. Когда он говорит, что выражает автора, то это звучит несколько самонадеянно, мне кажется. Я могу выразить только себя посредством автора, вести с ним собственный диалог, пытаться открыть какую-то новую грань его творчества. Пьеса Чехова «Три сестры» настолько стройна, что захотелось некоторые смыслы, которые за этой стройностью уже порой не чувствуются, усилить и укрупнить. Чехов – честный, глубокий, страшный и смешной, он говорит о таких вещах, о которых мы говорить боимся. Мне этого достаточно, чтобы было с ним интересно. «Три сестры» – это молебен, крик души женской и человеческой. Когда мы работали над пьесой, то почему-то много говорили о Маяковском. И буквально каждая сцена прошита поэмой «Люблю».

Юрий Бутусов

«Не то что через двести или триста, но и через миллион лет жизнь останется такою же, как и была; она не меняется, остается постоянною», – в первые секунды спектакля манифестирует режиссер Юрий Бутусов устами барона Тузенбаха. А дальше мы очень долго смотрим на то, как неподвижно сидят за столом сестры Ольга, Маша, Ирина и их невестка Наташа (кажется, что они сидят так уже сто лет и просидят еще двести и триста), а герои-мужчины за их спинами непрерывно мельтешат, примеряя всевозможные костюмы, переодеваясь перед черной ширмой, словно перед зеркалом. Тузенбах говорит: «После нас будут летать на воздушных шарах, изменятся пиджаки… но жизнь останется все та же…». И потом видим, как персонажи множество раз меняют пиджаки, а вместо шаров, на которых можно улететь, – у них в руках цветные воздушные шарики. Синий мяч для фитнеса, который герои осторожно берут в руки, как будто боясь разбить, «рифмуется» с другим шаром – планетой Земля (видеоизображение на экране). Такова система координат, в которой живут персонажи. Они соотносят свои маленькие, но горькие несчастья с вечными космическими величинами, ищут смысл своих потерь и страданий.

Трагикомическая клоунада великолепно удается артистам, и герои, балансирующие на грани буффонады, вызывают острое сочувствие, становятся живыми, трогательными, по-чеховски объемными и сложными.

журнал «Невский театрал»

«В голове пусто, на душе холодно». Очень трезвая реплика вдребезги пьяного Чебутыкина в спектакле Юрия Бутусова может быть приложена к себе каждым из действующих лиц.

«Три сестры» полны безжалостных подробностей. Здесь все хотели быть не тем, кем стали, мечтали «быть, а не казаться», но потерпели поражение – оттого так много в спектакле переодеваний, попыток примерить на себя иные одежды.
Лейтмотивы нового чеховского спектакля Бутусова – в отличие от его «Чайки» в «Сатириконе», которая выглядела «пятью пудами» пронзительной любви-ненависти к театру, – навязчивые сетования: «нас нет» и «неудачная жизнь».
Осознанно или неосознанно, но многочасовое высказывание Юрия Бутусова, положенное на текст «Трех сестер», сводится к краткому: «счастья нет, не должно быть и не будет для нас», под счастливого загримироваться не выйдет ни у кого. Но главное – ничто не впервые, что ни почувствуй – все это было-было-было. И в театре, где все-таки еще случаются счастливые моменты, – что ни придумай, все это тоже было-было-было.

газета «Экран и сцена»

В этом спектакле, как и во всех последних работах Бутусова, есть ощущение бунта, какой-то отчаянной страсти к жизни, пробуждающей в зрителе не «спящего ребенка», а, скорее, «спящего подростка». Совершенно не будучи социальными по своей сути, постановки Бутусова отзываются на время реакцией сопротивления все более жесткому прессингу, авторитарному давлению на личность – ситуация, аналогичная эпохе экспрессионизма и раннего Брехта, столь любимого худруком театра Ленсовета.

«Петербургский театральный журнал», блог

На афише «Трех сестер» черной головней на красном полыхающем фоне цифра «З». Этот образ, больше соответствующий боевику, фильму-катастрофе или антиутопии, для спектакля ключевой. Катастрофичность возводится в принцип. Спектакль похож на серию выкриков, чья интенсивность возрастает к середине и вновь падает – ближе к концу.

Сохраняя последовательность сцен, заданную драматургом, Бутусов все равно создает коллаж, разрушает причинно-следственную логику, выводит отдельные фразы и целые монологи из привычных смысловых контекстов. В варианте его режиссуры театральная постструктура наследует философии театра абсурда, где зияние и разрыв служили выражению катастрофического состояния мира.

интернет-издание «ART 1. Visual daily»

В отличие от взорванного на мелкие кусочки и так и не смонтированного «Макбета. Кино», новый спектакль Юрия Бутусова строг и хронологически линеен. Но, конечно, никакого традиционного нарратива вы в нем не найдете. Этот режиссер мыслит образами, порой парадоксальными, не поддающимися рациональной трактовке, но бьющими точно в цель, прямо в солнечное сплетение. Гротескные, почти буффонные сцены здесь сменяются экстатическими взрывами отчаяния, которое сжигает, обугливает героинь дочерна. Три хладнокровные фурии с оружием в руках, нелепые вечные невесты с растекшейся тушью или вестницы апокалипсиса с огромным траурным знаменем наперевес, Анна Алексахина, Ольга Муравицкая и Лаура Пицхелаури играют собирательный образ вечной женщины – страдающей, надломленной и тоскующей о любви. И Наташа Анны Ковальчук – чувственная, манкая, но такая же обреченная – тут еще одна его ипостась.
Бутусов словно не замечает усталости, заигранности пьес Чехова – в его экспрессивных музыкальных коллажах они начинают зиять и кровоточить, как свежие раны.

Марина Шимадина