Серёжа

Как обычно в спектаклях Крымова, здесь очень много про театр. Перед началом звучат голоса постановки Немировича-Данченко 1937 года в записи, где Анну играла Тарасова, а Каренина – Хмелев. Великий театр страшного времени акцентирует витающую здесь мысль – о трагическом разрыве иллюзии и реальности, о том, как страшное заслоняется и оправдывается мечтой. Есть еще суфлерская будка, откуда шипящий голос подсказывает актерам романный текст. «Спасибо, я помню!» – грубо обрывает суфлера разгоряченный Каренин. Текста Толстого здесь, впрочем, предсказуемо немного – актеры, превращаясь в ироничных комментаторов своей роли, обращают зрительское внимание на редкие вкрапления оригинала. «О, у меня же здесь есть толстовская реплика!» – посреди сцены, как будто внезапно, вспоминает Смольникова и подходит к своему партнеру ближе, чтобы со значением сказать дежурную, казалось бы, фразу – «Здоров ли Серёжа?». Вообще, театр Крымова совсем не про текст. Скорее про то, что находится между словами, про ту неявную жизнь, которая пульсирует в лакунах речи. Ведь даже когда в самом начале, в поезде Анна и графиня Вронская без умолку, умильно рассказывают друг другу о своих детях, решительно не слушая друг друга, это вовсе не про то, про что слова. Это, скорее, насмешка. Про фейковую умильную любовь – фанатичную, но какую-то кукольную. Настоящей она становится только в момент утраты, когда происходит что-то необратимое. Ближе к финалу в толстовский сюжет врывается фрагмент из романа Гроссмана «Жизнь и судьба». Мать лейтенанта Шапошникова мотается по фронтам в поисках могилы своего сына. Смольникова надевает пальто, платок, превращаясь в измученную горем мать 40-х. В такую же точку необратимости попадала и Каренина, когда сын буквально ускользал из ее рук.

«Сережа» – это очень тонкий, нежный и грустный спектакль. Здесь, как обычно у Крымова, много эксцентрики и публика часто смеется над ужимками и прыжками главной героини, похожей на клоунессу. В Анне Марии Смольниковой есть что-то трогательное и наивное. Женщина-ребенок, женщина-недоразумение, женщина-катастрофа, у которой все валится из рук и все разбивается вдребезги, в том числе собственная судьба и жизнь близких. «Вечно она во что-нибудь вляпается», – ворчит муж. И в любовь свою она именно что вляпывается, врезается, посреди вокзальной сутолоки и суеты, под лязг сцеплений и буферов, заваленная грудой чемоданов…
Крымов закачивает спектакль вопросами Льва Рубинштейна: «Кто помнит, куда шел тот поезд в романе? А другой поезд? А кто переписывался первыми буквами слов? Что там такое было с сенокосом? А с охотой? И зачем всё это было, в конце концов?». Так режиссер заранее остужает пыл поборников классики, возмущенных смелой трактовкой романа, но плохо помнящих, что там происходило на самом деле. И заодно констатирует, что вопросов в нашей жизни все равно больше, чем ответов.

На странице использованы фотографии Екатерины Цветковой