Тристан и Изольда

«Тристан» – первый для Чернякова Вагнер, который вообще-то самый очевидный для него композитор. Это было ясно с первой громкой работы – «Китежа» Римского-Корсакова, наиболее вагнерианской партитуры в русской культуре. Обе оперы роднит одно тяжелое свойство – чтобы их поставить, режиссерских умений и знания музыки мало. Нужно еще решить для себя ряд мировоззренческих проблем: в случае с «Китежем» понять, что такое рай, в случае с «Тристаном» – что такое любовь. А это, как выясняется, еще сложнее.
Нет на свете другой оперы, где столько бы было разговоров о любви, где собственно и других-то тем нет и где так мало ясности и гармонии по данному вопросу. Вагнер выдвигает в ней тезис - любовь есть ночь и смерть. При желании, конечно, интерпретатор может добавить сюда и экстатического, почти религиозного счастья. Но в очень грустном спектакле Чернякова счастья нет.
Под звуки бурлящего гергиевского оркестра Черняков поставил сдержанный, простой с виду спектакль, позволив себе роскошь статики, которая, однако, не имеет никакого отношения к обычному оперному переминанию с ноги на ногу. Его герои напоминают персонажей из какой-то качественной киношной классики – скорее всего из фильмов Фассбиндера. С ними же спектакль роднит томительная атмосфера, где все все время чего-то ждут.





Почерк режиссера и сценографа Дмитрия Чернякова узнать можно, но его свежая работа – знак качественно нового этапа. К примеру – в ней нет ничего специфически русского. Раньше, кто бы ни становился героиней Чернякова – русская Феврония, англичанка Энн или эфиопка Аида, – душа ее с истинно русским отречением стремилась взлететь куда-то под колосники. У Изольды – ни национальности, ни души, ни колосников. Над ее головой – низкий потолок каюты: действие, как это было уже у Чернякова в «Похождениях повесы», заперто в тесных боксах. А внутри – одна любовь, которая ничего, кроме себя, не знает и ни к чему не прилагается.

В этом пространстве на сцене Мариинского театра встречаются он и она, два видавших виды европейца, чьи души – а следовательно, и голоса – вдруг оказываются настроены на необыкновенно яркое созвучие.
Перед исполнительницей роли Изольды стоит снять шляпу: Лариса Гоголевская – редкая русская артистка, в чьем голосе есть настоящие вагнеровские краски.




В том, что сделал Черняков, киношная достоверность загадочным образом сплавляется с космической музыкой, и в результате вагнеровская вселенная делается близкой.
Зрелище совсем не снисходительно к публике, в нем нет никакой оперности, до которой так охочи любители культурного проведения досуга. Если продолжать кинематографические сравнения, эта махина не блокбастер, но авторское кино. Чтобы понять и прочувствовать содержащиеся в нем тонкие, сложные вещи, потребна душевная взрослость.