Польский и русский театр: мифы, история, память/забвение
круглый стол
Кураторы: Катажина Осиньская, Алена Карась
Ведет: Катажина Осиньская
Участвуют: Константин Богомолов, Кшиштоф Варликовский, Елена Гремина, Петр Грущиньский, Павел Демирский, Борис Дубин, Алена Карась, Юрий Клавдиев, Дариуш Косиньский, Максим Курочкин, Гжегош Лящук, Ирина Прохорова, Наталья Якубова
Специальный гость - Адам Поморский
.
Кураторы: Катажина Осиньская, Алена Карась
Ведет: Катажина Осиньская
Участвуют: Константин Богомолов, Кшиштоф Варликовский, Елена Гремина, Петр Грущиньский, Павел Демирский, Борис Дубин, Алена Карась, Юрий Клавдиев, Дариуш Косиньский, Максим Курочкин, Гжегош Лящук, Ирина Прохорова, Наталья Якубова
Специальный гость - Адам Поморский
.
ВИДЕО
часть I // часть II
часть I // часть II
Хотя польская культура у своих истоков создавалась на границе разных культур, этносов и религий, определяющим в понимании польской идентичности надо признать тот комплекс символов, мифов, образов, который сложился в XIX веке. Историческая ситуация Польши сопутствовала укреплению сплошного ощущения внешней угрозы, одним же из аспектов романтического мифа являлось представление о жертвенном пути польского народа.
Эти представления актуализируются заново не только в области искусства, но и в пространстве общественной жизни. В последние годы, однако, все чаще обсуждается потребность нового осмысления польской национальной мифологии. К этому призывают и спектакли Кшиштофа Варликовского, Гжегожа Яжины, Яна Кляты, Павла Миськевича, Павла Демирского и Моники Стжемпки.
Польский театр не исчерпывает себя в описанной выше перспективе, но именно эти проблемы должны стать главным предметом первой части дискуссии, в которой хотелось бы задать вопросы, помогающие сопоставить польский опыт с русским. Существует ли аналог для польской романтической традиции в русском театре? Какие области русской культуры прошлого являются основополагающими для современного разговора о русской идентичности? И – наконец – какое место занимает театр в русской культуре? Последний вопрос имеет отношение к представлению о польской культуре как специфически «театроцентричной».
Исходной точкой для второй части беседы, посвященной вопросам истории и памяти/забвения, является тема Холокоста, ее присутствие в польском публичном дискурсе и в польском театре последних лет. Эта болезненная для польского сознания проблема, связанная с чувством ответственности и вины, рассматривается уже не только на историческом уровне, но и как вопрос памяти, а в последнее время также при помощи категории «постпамяти». Изменение инструментов анализа, то есть перенос акцента с того, о чем говорить (не только по отношению к польским «местам памяти и забвения», но и к русским, например к Отечественной войне) на то, как об этом говорить, станет главным предметом беседы.
Эти представления актуализируются заново не только в области искусства, но и в пространстве общественной жизни. В последние годы, однако, все чаще обсуждается потребность нового осмысления польской национальной мифологии. К этому призывают и спектакли Кшиштофа Варликовского, Гжегожа Яжины, Яна Кляты, Павла Миськевича, Павла Демирского и Моники Стжемпки.
Польский театр не исчерпывает себя в описанной выше перспективе, но именно эти проблемы должны стать главным предметом первой части дискуссии, в которой хотелось бы задать вопросы, помогающие сопоставить польский опыт с русским. Существует ли аналог для польской романтической традиции в русском театре? Какие области русской культуры прошлого являются основополагающими для современного разговора о русской идентичности? И – наконец – какое место занимает театр в русской культуре? Последний вопрос имеет отношение к представлению о польской культуре как специфически «театроцентричной».
Исходной точкой для второй части беседы, посвященной вопросам истории и памяти/забвения, является тема Холокоста, ее присутствие в польском публичном дискурсе и в польском театре последних лет. Эта болезненная для польского сознания проблема, связанная с чувством ответственности и вины, рассматривается уже не только на историческом уровне, но и как вопрос памяти, а в последнее время также при помощи категории «постпамяти». Изменение инструментов анализа, то есть перенос акцента с того, о чем говорить (не только по отношению к польским «местам памяти и забвения», но и к русским, например к Отечественной войне) на то, как об этом говорить, станет главным предметом беседы.
