CHROMA

В словарях «сhroma» определяется по-разному – и как «интенсивность цвета», и как «отсутствие белого». Мне хотелось исследовать идею СВОБОДЫ ОТ БЕЛОГО. На фоне ярко белой декорации ясно показаны тела 10 танцовщиков. Цвет идет от тона их кожи, с которой почти сливаются костюмы. Вам сначала кажется, что они монохромны, но постепенно вы понимаете, что все одеты немного по-разному. Их кожа и их костюмы – это настоящее отсутствие белого.

В фокусе – архитектура тела, само тело как технический инструмент. Тела являются двигателями балета. Физика движения – идущая из нутра, взыскательная и высокоточная. Мне нужен был некий контекст для работы с телами. Мы пригласили архитектора-минималиста Джона Поусона для создания сценографии, и он придумал этот восхитительный белый короб с проемом, из которого танцовщики появляются и в котором они исчезают. Меня очаровало то, как Джон сконструировал это «внепространственное» пространство.

Музыка принадлежит британскому классическому композитору Джоби Тэлботу. Мне понравилось его оркестровое произведение Hovercraft. Оно меня настолько захватило, оно настолько природное, идущее изнутри, и так подходит для тела, что мне очень захотелось с ним поработать. Но Hovercraft – это только 5 минут, а мне требовалось 25 минут музыки. Джоби предложил три песни группы «White Stripes», написанные Джеком Уайтом, которые Джоби аранжировал для оркестра. Когда я услышал треки «White Stripes», я подумал, что они просто созданы для танца. Они громкие, взрывные, и когда их исполняет огромный оркестр, это полный восторг. В партитуру еще также вошли три оригинальные вещи Джоби.

Уэйн МакГрегор



В этом странном спектакле действуют герои отстраненные, с обостренной нервной системой, со странными реакциями и по-своему свободные! По телам проходят заряды электрического тока и, откликаясь на импульсы, превращаются в «трансформеры». Кажется, что это тела без скелетов: почти под острым углом выгибаются спины, вот-вот ноги расстанутся с суставами, а руки превратятся в едва оформленную цитоплазму. Инопланетяне показывают чудеса гибкости под музыку Тэлбота и Уайта – агрессивную, энергичную, острую, в белоснежном убранстве сцены с большим прямоугольным экраном на заднике. Художник-минималист Джон Поусон создал стерильное пространство операционной, а мастер света Люси Картер превращает его то в объемный аквариум, то в плоское полотно. Через черный проем экрана десять танцовщиков входят во «врачебный кабинет», и кажется, что где-то рядом специалисты фиксируют показания датчиков: движение – реакция сознания, нервное раздражение – пластический слом, мысль – танцевальный рефлекс. Для этого эксперимента неважна половая принадлежность, она стерта в костюмах, белые майки и трусы – на всех артистах.

газета «Культура»



Пространство сцены – белый параллелепипед с прямоугольной нишей на заднике, из которой, точно повинуясь клику невидимой "мыши", являются и исчезают артисты, – поминутно преображается потоками света. Параллелепипед то становится плоским вроде холста живописца, то набирает объем, как архитектурный макет, а то, теряя остатки материальности, превращается в виртуально-компьютерный мир, населенный существами, не знающими телесных ограничений. Во всяком случае, так выглядит эта хореография, в которой все экстремально: здесь конечности выламываются из суставов, раздвигая ноги на 270 градусов; здесь правая рука запросто оказывается на месте левой, и при этом позвоночник перекатывается волной с мягкостью удава, переваривающего съеденного кролика. Здесь поддержки делаются непонятно как: кажется, партнерша сама собой перетекает от ушей до пяток партнера и сама собой перелетает на другой конец сцены. Составленные определенным образом, эти непостижимые па наделяют танец незнакомой красотой дисгармонии.

газета «Коммерсант»



Светлый павильон, выстроенный на сцене британским архитектором Джоном Поусоном, включает в себя нечто вроде рамки, из-за которой появляются артисты. Иногда они перед выходом замирают на секунду, дав на себя полюбоваться как изображенным на картине персонажем, иногда перешагивают грань немедля. Десять человек – четыре девушки и шесть парней – как бы выходят из портала академического театра в ежедневную жизнь и начинают двигаться вовсе не по балетным правилам.

Они все вроде бы одинаковы – одинаковые трико, одинаковая пластика. МакГрегор любит, когда по телу идет рябь, как по воде, причем то в горизонтальном, то в вертикальном направлении; работают только мускулы, а кости, кажется, из людей вынуты напрочь – ведь если бы у танцовщиков были локти, как бы они смогли превратить руки в такие льющиеся ленты? Но стоит чуть приглядеться – и замечаешь разницу: и в трико (да, все очень светлые, но ни одного совпадающего оттенка), и главное – в движениях. Та же самая характерная рябь чуть-чуть меняется – и вот у кого-то она становится буквально поводом для медитации («мне ничто и никто не нужен»), а у кого-то – воплощением волнения, эротического возбуждения. МакГрегор просит публику быть внимательнее к миру и к окружающим – учитывать отличия, не считать всех выкрашенными одной краской – это важная идея, отклик есть и в названии спектакля.

газета «Московские новости»