В основе этого спектакля – 11-я книга романа «Братья Карамазовы», одного из определяющих произведений всей русской литературы. Ясно, что сам роман «неподъемен» не только по объему, но и по концентрации идей, мыслей, обилию характеров, столкновений, неразрешенных проклятых вопросов. Поэтому наиболее верный, как мне кажется, путь к постижению этой «вечной» книги – сфокусировать внимание либо на каком-то одном персонаже, либо на какой-то сюжетной линии. Что касается 11-й книги, то это чуть меньше суток, это день до суда Мити, обвиненного в убийстве отца. И это не массовые сцены, а именно диалоги, «парные» разговоры. Весь город живет в ожидании суда. И те, кто с этим связаны прямо, и те, кто косвенно, и свидетели, и убийцы, все находятся в едином пространстве. И в этой истории очень важно то, что возраст актеров очень близок, а часто и совпадает с возрастом персонажей. Алеше около 19-ти, Ивану – 23. И только старшему брату Мите – 27. Я уже не говорю про Грушеньку и Катерину Ивановну. Герои этого романа – молодые люди в процессе осмысления того, как жить, во что верить и как распорядиться своей жизнью. Часто и в кинематографе, и в театре эти роли играют уже зрелые актеры, и от этого возникает перекос. Получаются рефлексирующие герои, но в романе-то они другие – ищущие истины на пороге жизни.

Сергей Женовач




Происходящее в романе кажется вполне сегодняшней историей. В этом заключаются главная неожиданность и удача спектакля: идешь на Достоевского, а попадаешь на новую драму. В строгой черно-белой и намеренно статичной постановке нет стеба и грубости, зато есть резкость и бесстрашие, с которыми вчерашние подростки пытаются решать свои вопросы.

интернет-портал «Infox.ru»



Новую постановку «Брат Иван Федорович» соблазнительно срифмовать со стоящими рядом в афише театра «Мальчиками»: там и там взяты по нескольку глав из «Братьев Карамазовых». В «Мальчиках» – линия семейства Снегиревых, в «Брате Иване Федоровиче» – главы перед судом над Митей, в которых старший сын Федора Карамазова осознает в самом себе отцеубийцу.

Декорации Александра Боровского воспроизводят пространство этого всех касающегося чаемого суда. Все сцены спектакля разыгрываются на судебных скамьях для публики, а в финале распахивается черная глубина судебной залы с пустым судейским столом – предвосхищение Страшного суда, увиденного глазами Кафки.

Спектакль «Брат Иван Федорович» на удивление аскетичен, практически лишен постановочных эффектов и сложно выстроенных мизансцен. Актеры придвинуты вплотную к зрительному залу, вся глубина перегорожена черной стеной. А действие развивается в череде почти концертных актерских дуэтов.

Для Сергея Женовача в «Брате Иване Федоровиче» гораздо важнее собственно профессиональных задач была именно актуальность темы «подростка-убийцы». «Брат Иван Федорович», если хотите, спектакль-политическое высказывание, сделанное, впрочем, не в виде широковещательного манифеста, а в привычном для Сергея Женовача стиле «тихого театра».

газета «Новые Известия»




Явно продолжая работу над романом, начатую в самом начале пути его «Студии театрального искусства», Женовач двигается со своими молодыми актерами в самое сердце тьмы – туда, куда и носа не совали милые мальчики первого спектакля, героями которого были Алеша, Коля Красоткин и его сверстники.

Никакого морализма, столь свойственного предыдущим спектаклям Студии, здесь нет и в помине. Диалог за диалогом – Алеша и Лиза Хохлакова, Груша и Алеша, Алеша и Дмитрий, Иван и Черт, Иван и Смердяков – вас преследует лишь слово, само собой наслаждающееся. Странное это, конечно, наслаждение – раздражающее, отталкивающее своей аскезой, само в себя погруженное, не дарящее освобождения, выхода в визуальность, театральность, праздничность жеста.
Женовач пускается в сложнейший эксперимент с формой: неудобная, трудная для восприятия работа с романным словом Достоевского, которое – в отличие от распространенного клише – ни капельки не театрально, сумрачные – точно на старых дагерротипах – портреты в профиль, и почти никогда – в фас, делают нас частью этого мира, развернутого в тихом, пугающем, нетеатральном ожидании к трем пустующим судейским креслам финала. Ожидание становится формой вопрошанияи уже этим одним делает нас причастными.

«Российская газета»